Губерман

[abs8192]

Всемирное движение истории
является для нас весьма загадочным,
однако же бывают территории,
где бег её становится припадочным.

Античных авторов читаю,
довольно многих – первый раз,
и человеческую стаю
такой же вижу, как сейчас.

О всякой не заботясь чепухе,
желая быть в уверенных руках,
овечки в их мечтах о пастухе
не думают ничуть о шашлыках.

Повсюдный климат, он таков —
печалит ум и дух,
сегодня время пауков,
и очень жалко мух.

Мир, конечно, круто развивается,
только чует чувство наше дошлое:
будущее насмерть разбивается
об укоренившееся прошлое.

Об этом и легенды есть, и были,
и книжным лесом факты проросли:
повсюду, где евреев не убили,
они большую пользу принесли.

Непрестанно свой рассудок теребя,
я додумался – и лично, и по книжкам:
полагаться можно только на себя,
да и то с большой опаской и не слишком.

Раскаты войн и революций
трясут державы на корню,
а люди женятся, ебутся
и рады завтрашнему дню.

На исходе, на излёте, у финала,
когда близок неминуемый предел,
ощущается острей, насколько мало
получилось из того, что ты хотел.

Уму и сердцу вопреки
в душе хрустит разлом:
добро сжимает кулаки
и делается злом.

Не то чтоб мы сошли с ума,
но сделалось видней:
на мир нещадно льётся тьма,
и он утонет в ней.

В будущее стелется дорога,
тихо проплывают облака,
стало геростратов нынче много,
что им жечь не знающих пока.

В мире Божьем, где рвут и когтят,
где друг друга все твари едят,
нет жесточе и нету лютей
озверевшего стада людей.

Просветов мало. Но во мраке
любой эпохи и поры
повсюду в гору лезут раки,
мечтая свистнуть нам с горы.

Живу, глаза раскрыв и уши,
и часто думаю без жалости:
Творец, ваяя наши души,
порой халтурит от усталости.

Ты обо мне, любимая, не плачь,
отнюдь не собираюсь жить я вечно,
но родственник у нас – отменный врач,
и я умру здоровым безупречно.

Согласно прихоти природы
текут загадки, ей угодные:
плодятся дикие народы
и малодетны благородные.

Живу я с удовольствием на свете,
хоть возраст у меня – смурной и смутный,
а то, что в голове гуляет ветер, —
так он попутный.

Я верю, что Божественному чуду
послушно всё и вся любой порой,
и если б мы низвергли зло повсюду,
Бог новый сочинил бы геморрой.

Когда-то стаи дикарей,
гуманность не нажив,
ещё не знали, кто еврей,
и ели всех чужих.

Большая в жизни этой сложность —
о ней во многих книгах речь —
почти глухая невозможность
себя от мерзости сберечь.

Порой находит наваждение,
затменье вкуса и ума,
и ощущаешь наслаждение
от очевидного дерьма.

Я внимателен, я скрупулёзен,
осторожен, как вылезший ёж,
когда мне на высоком серьёзе
преподносят херню или ложь.

Зажгла чинарик только третья спичка,
и я подумал, умственный мудила:
жить – это тоже вредная привычка
и до добра она не доводила.

Всегда витают в жизни обстоятельства,
которые способствуют тому,
что всюду и везде полно предательства,
и тут же – оправдание ему.

Напрасно в нас ума томление,
жить размышляя – дело скверное:
я обо всём имею мнение,
почти всегда оно неверное.

Понял на днях в размышлении праздном
то, что с годами поймут наши внуки:
каждое дело становится грязным,
если творят его грязные руки.

Блажен, кто бьётся лбом о стены
и ощущает упоение,
но рушит подлые системы
лишь только тихое гниение.

Возраст мой, весьма осенний —
объяснение тому,
что согласен я со всеми,
но не верю никому.

Плывёт отара облаков,
а я внизу притих;
на свете много мудаков,
и я – один из них.

Пред ними склонялись и падали ниц,
а ныне их имя безвестно,
на свалке истории множество лиц,
которым на свалке и место.

Меняется в мире любая погода,
и в день обращается ночь,
в российские двери стучится свобода,
но всё достучаться невмочь.

Я прочёл уйму книг
и набит мой чердак —
то ли мудрый старик,
то ли старый мудак.

Любое благородное деяние,
все добрые дела, какие были, —
с годами обретают воздаяние;
обычно адресат уже в могиле.

Нам солнце обаятельно лучится,
и на душе теплее от него,
а Ленин заповедал нам учиться,
но не сказал – чему и у кого.