![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Почти забытый гений (2)
Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
arktal в Почти забытый гений (2)
arktal в Почти забытый гений (2)Продолжение. Начало здесь.
Оригинал взят уsynthesizer в МИХАИЛ СЕМЕНОВИЧ ЦВЕТ II
Что же придумал Михаил Цвет? Если перевести с языка химии и физики на обычный человеческий, то получится, что он предложил разделять два похожих или не очень похожих вещества по их отношению к третьему. Тут нам придется провести мысленный эксперимент. Он не очень сложный и его можно было бы убрать в примечания, но в примечаниях его никто и читать не будет, а зря. Это интересно. Правда-правда.
Так вот. Вообразим, что каждая молекула – это человек. Мы все во многом похожи. Да почти во всем. Нас различают привычки (иногда вредные), пристрастия, цвет глаз и… Не будем усложнять модель. И этого хватит. Предположим, нам нужно разделить людей по пристрастиям.
Например, к алкоголю. Представим себе тоннель, стенки которого уставлены стеллажами с самыми разными бутылками. Пусть через этот тоннель постоянно идут люди. Самые разные. Что будет видеть посторонний наблюдатель? Первыми из тоннеля покажутся идейные абстиненты, закодированные и зашитые. Они даже и не остановятся. Вторая группа будет состоять из тех, кто пьет умеренно – по праздникам, на охоте и после бани. Они пойдут по тоннелю, изредка останавливаясь, чтобы взять с собой бутылку-другую. Третью группу мы и вовсе не дождемся – алкаши, синяки и колдыри застрянут уже в самом начале тоннеля. Конечно, вновь прибывающие будут их теснить к выходу и пьяницы будут нехотя отрываться ползти по тоннелю дальше, потом снова присасываться и так до тех пор, пока их не вымоет из тоннеля людским потоком.
О чем говорит такой эксперимент? О том, что можно отделять обычные молекулы от молекул-алкоголиков. Но ведь не все же алкоголики. Предположим, мы отделили алкоголиков, а из тех, кто остался хотим выделить, к примеру, либералов, чтобы сказать им езжайте уже в свою Америку, или в Израиль, или объявить иностранными агентами или… нет, не звери же они в конце-концов. Как же либералов отделить от патриотов или от тех, кто просто вышел под вечер на улицу, чтобы купить банку шпрот и буханку черного хлеба на ужин? И очень просто, как любил говорить московский булочник Филиппов.
Представим себе тоннель, стенки которого уставлены стеллажами, на которых пачками лежит печенье. Не «Юбилейное», а то самое, которое выпекают на ведомственной фабрике американского Госдепа. Кто пройдет через тоннель, зажимая рот и нос от отвращения? Конечно патриоты. Они, как и абстиненты из прошлого эксперимента выбегут первыми. За ними пойдут те, кто хотел купить шпроты и хлеб. Они возьмут пару пачек, раз уж нет на полках шпрот и черного хлеба. Они бы, может, и не взяли, но раз бесплатно, то почему бы и не взять. Хоть курам скормить. В самом начале тоннеля будет скопище либералов. Эти будут трескать госдеповское печенье как не в себя. Тут-то их всех ОМОН и повинтит.
Но ведь не все же молекулы делятся на патриотов и либералов. А если, скажем, надо разделить мужчин на тех, кому нравятся женщины с синими глазами, на тех, кому с черными, на тех, кому с карими, на тех, кому с зелеными и еще на тех, кому с зелеными и с большим бюстом? Представили себе такой тоннель? Только на секунду и только в научных целях! Не отвлекаемся. Иначе мы до хроматографии не доберемся.
Снова вернемся к вопросу о том, что же придумал Михаил Семенович Цвет? Он придумал взять небольшую стеклянную трубочку (аналог нашего тоннеля). Один конец этой трубочки он вытянул так, как вытягивают кончик пипетки. Трубочку он заполнил мелко растолченным мелом (аналог алкоголя или печенек Госдепа, или женщин с разноцветными глазами. И с большой грудью. Я не забыл, да). Чтобы гру… тьфу, мел не высыпался, он предварительно в тот конец, который, как у пипетки, натолкал немного ваты. Совсем чуть-чуть. Закрепил трубочку вертикально и налил в нее немного спиртового раствора хлорофилла (это будут наши алкоголики, патриоты, либералы и просто мужики, охочие до баб с большим бюстом). Раствор был буро-зеленого цвета. Что сделал этот раствор? Он впитался в мел.
Если смотреть на трубочку сбоку, то видно, что в самом верхнем слое мела образовалось бурое кольцо. Теперь следим за руками Михаила Семеновича. Он берет колбу с совершенно чистым спиртом и начинает понемногу приливать из нее спирт в стеклянную трубочку с мелом и впитавшимся раствором хлорофилла.
И тут начинаются чудеса. Буро-зеленое кольцо начинает двигаться по трубке вниз и при этом разделяться на несколько окрашенных колец разного цвета (на пьющих и непьющих, на патриотов и либералов). Почему так происходит? Потому, что каждая молекула из тех, которые Цвет смывает спиртом, с разной силой цепляется за частички мела. Почему с разной? Потому, что каждая молекула имеет свой электрический заряд и она, если говорить простыми, а не физическими и химическими словами, по-разному притягивается или отталкивается другими молекулами, которые в свою очередь тоже имеют свои электрические заряды. Это такие слабые взаимодействия. Зарядики небольшие. Не то, чтобы притянулись к частичке мела насмерть и не разорвать. Очень даже разорвать. Не зря сверху льют спирт. Маленькие молекулы спирта могут окружить большие молекулы, оторвать их от насиженного места и протащить немного по колонке вниз (вспомним людской поток через тоннель). Потом они снова прикрепятся, посидят немного и снова оторвутся. Мало-помалу, медленно смывая кольца (каждое кольцо в отдельную пробирку) мы получим в чистом виде спиртовые растворы разновидностей хлорофилльных молекул (пигментов). Эти молекулы похожи друг на друга, как родные братья или сестры. Есть лишь очень небольшие различия в строении молекул. Чуть-чуть разный у каждой скелет. В принципе, они относятся к частичкам мела почти одинаково, но… неодинаково. Одни молекулы отрываются от частичек мела чуть быстрее, а другие чуть медленнее (те, кто пьют только по праздникам и те, кто каждые выходные, но алкоголиками себя не считают). Цвет сумел ухватить молекулы за это «почти» и разделить их. Как ему в голову пришла эта гениальная идея я не знаю. С Ньютоном, к примеру, все понятно. Яблоко хотя бы падало на землю. Его земля притягивала. Притягивала, тяготение – однокоренные слова. Это даже и филолог поймет, а вот взять толченый мел, а не толченый перец и с его помощью делить смесь хлорофиллов…
И все же, без легенды о том, как Цвету пришла идея хроматографии, не обойдется. Рассказывают, будто бы Михаил Семенович лежал дома на кровати и смотрел в потолок. Обычный побеленный потолок. На потолке пятна сырости. Петербург, знаете ли. Там сырость может даже внутри головы завестись. Смотрит он, стало быть, на эти пятна и видит, что пятна эти и не пятна вовсе, а концентрические кольца и центр всех этих колец один – то место, где протекает крыша и откуда капает вода. Кольца, если к ним еще внимательнее присмотреться, по цвету отличаются. Вот коричневое кольцо ржавчины, вот синее от медного купороса, вот еще какого-то серобуромалинового цвета… Ну, дальше все понятно. Потолок-то побелен. Побелка – это мел. Берем мел, набиваем им трубку… Красивая легенда, что и говорить. Не знаю как вам, а мне она не внушает никакого доверия.
Когда в конце эксперимента Цвет посмотрел на дело рук своих, он увидел стеклянную трубочку, наполненную белым мелом, на котором в разных местах были разноцветные колечки – зеленое, желтое и оранжевое. И эта картина так ему понравилась, что он назвал ее хроматограммой. Если бы Цвет был плохо образован и не знал греческого, то он назвал эту картину цветограммой, но он знал, что цвет по-гречески «хромос». Ну, ничего. Всякий раз, когда мы говорим хроматография, хроматограф, хроматограмма, мы вольно или невольно вспоминаем Михаила Семеновича. Наверняка это просто совпадение. Ведь не мог же Цвет предполагать, что все так красиво разделится на цветные колечки. Хотя… хочется думать, что он это название сконструировал специально.
Теперь предстояла огромная работа по совершенствованию хроматографического метода, по его подробному описанию и публикации полученных результатов. Была весна 1901 года. Начало студенческих беспорядков в Петербурге. Со студентами прислали разбираться казаков. Петр Францевич Лесгафт, который сам видел, как происходили эти «разбирательства», немедленно выступил с протестом. Мало того, что сам его написал и подписал, так еще и уговорил эту бумагу подписать университетскую профессуру. Не всю, но 99 подписей собрал. Этого начальство ему не простило. Лесгафта быстро выслали под надзор полиции в Финляндию. Лаборатория, в которой так хорошо работалось Цвету, практически прекратила свою деятельность. Михаилу Семеновичу нужно было искать новое место работы. Осенью этого же года он прошел по конкурсу на должность ассистента кафедры анатомии и физиологии растений в Варшаве, собрал свои трубочки с мелом, лабораторные журналы и поехал на новое место работы. Перед самым отъездом, в конце декабря, все же успел сделать доклад на одиннадцатом съезде естествоиспытателей и врачей о своем открытии. Именно на этом съезде впервые прозвучало слово «хроматография». Нечего и говорить о том, что почти никто из слушателей этого доклада ничего толком и не понял.
В Варшаве условия для работы оказались хорошими. Цвет проработал там почти четырнадцать лет. За это время успел написать несколько статей в журнал немецкого Ботанического общества, в которых подробно рассказал не только о своих исследованиях по части выделения хлорофиллов и других пигментов, но, что важнее всего, о физико-химической сути своего метода. В этих статьях впервые был использован термин хроматография. Приоритет Цвета оспаривать было уже невозможно. Он делает доклады в университетах Германии, Польши, России, Франции и Голландии. У себя в Варшавском университете Цвет успешно защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора ботаники. И при всех этих докладах и ученых степенях разных университетов Цвет все еще ассистент-лаборант в своем Варшавском университете и получает гроши. И тут снова студенческие волнения. Занятия в университете почти прекращаются. Приходится еще, и подрабатывать чтением лекций в Варшавском ветеринарном и политехническом институтах. Деньги нужны. Теперь он, к счастью, не один. У него появилась жена.
В декабре одиннадцатого года Цвет сделал доклад «Современное состояние химии хлорофилла» на 11-м Менделеевском съезде в Петербурге, и был награжден Академией наук Большой премией имени М. Н. Ахматова за книгу «Хромофиллы в растительном и животном мире». И все равно ассистент-лаборант.
Через три года началась война. Цвет о ней не думал. Он, кроме своей хроматографии, вообще мало, о чем хотел думать. Летом пятнадцатого он вместе с женой поехал на отдых в Одессу. Было это, мягко говоря, легкомысленно. Немецкие войска точно ждали отъезда Цвета в Одессу – немедленно заняли Варшаву. Все лабораторные журналы, все рукописи статей книг остались в Варшаве. Как можно было их не забрать с собой в Одессу притом, что шла война?! Я уж не говорю об остальном имуществе.
Пришлось искать работу в Одессе. Самой интересной была вакансия заведующего кафедрой анатомии и физиологии растений Новороссийского университета в Одессе. Цвет решил принять участие в конкурсе на эту должность. Одного списка его работ и ученых степеней должно было хватить с избытком. Заслуженно хвалебных рекомендаций, которые ему дали видные российские ботаники, включая академика Фаминцына, с которым Цвет когда-то работал в Петербурге, хватило бы на два избытка. И все же ему отказали. Вот тут мы с твердой почвы фактов вступаем на зыбкую почву предположений и слухов. Впрочем, слухи были такими упорными, что могли бы просверлить стену, если бы из них сделали сверло. Утверждению Цвета на должность препятствовал не кто иной, как Тимирязев, у которого на Цвета имелся такой величины зуб, что при ходьбе скреб по паркету. Тимирязев вообще называл Михаила Семеновича «некто господин Цвет». Когда вышла книга Цвета о хлорофиллах, которые он исследовал с помощью хроматографии, Тимирязев, который всю жизнь занимался, занимался хлорофиллом, но не вызанимался, разразился злобной рецензией. Все это, мол, лишь попытка умалить его заслуги в деле открытия хлорофилла и больше ничего. Про хроматографию Хлорофилл Аркадьевич, как его за глаза называли злые языки, и не вспомнил. Скорее всего, он и книгу-то не читал. А хоть бы и читал. Надо сказать, что революционную сущность хроматографии тогда мало кто понимал. Ну, хлорофилл, ну разделил его Цвет на несколько соединений… Такая это была ученая ботаника… Скажи тогда хоть кто-нибудь всем этим ботаникам, а пуще химикам, медикам и биологам о том, какое будущее ожидает хроматографию – они бы изумились. Вот кому я сказал бы обязательно – так это Тимирязеву. Его бы точно от злости хватила кондрашка.
Кстати, о Тимирязеве. Злые языки любят рассказывать легенду о том, как Булгаков однажды встретился у знакомых с Маяковским. Михаил Афанасьевич в то время писал «Роковые яйца». Был у него там один персонаж – профессор. Вот Булгаков возьми да и попроси у Маяковского придумать фамилию для этого не очень нормального ученого. Владимир Владимирович не думал и секунды. «Тимерзяев» был его ответ. Вот этой легенде я верю.
Вообще канонизированный большевиками Тимерзяев, которому Ленин писал «Я был прямо в восторге, читая Ваши замечания против буржуазии и за Советскую власть»… Впрочем, ну его.
Вернемся лучше к Михаилу Семеновичу. Варшавский политех, в котором Цвет преподавал, был эвакуирован в Нижний. Формально можно было работать там. Цвет и поехал туда читать лекции студентам по ботанике. Конечно, никаких условий для занятий наукой там не было. Да и какая наука в шестнадцатом году…
Здоровье оставляло желать лучшего. Он и с детства им не обладал в достаточном количестве и качестве, а тут оно и вовсе стало стремительно ухудшаться. Болело сердце. Хорошо было бы полечиться, но где, на какие деньги… И все же Цвет подал заявление на участие в очередном конкурсе и в марте семнадцатого был избран ординарным профессором Юрьевского (Дерптского) университета.
В конце лета он туда приехал и… немцы вошли в Юрьев. Всем русским профессорам предложили добровольно покинуть Лифляндию. Можно, конечно, было остаться, но преподавать только на немецком. Цвет не остался и уехал в Воронеж, куда эвакуировали Юрьевский университет.
В Воронеже ему стало совсем худо. Квартира была далеко от университета. Он еще находил в себе силы работать в местном ботаническом саду. Они с женой голодали. У них не было положенного продуктового пайка. Почему не было? Да потому, что на дворе стоял восемнадцатый год, и могло не быть чего угодно.
Очень злые языки утверждают, что именно Тимерзяев вычеркнул из списков на получение продуктовых пайков Цвета и его жену. Это, конечно, наговор. Не мог он из Москвы этого сделать. Его в Воронеже никто знать не знал. В то время Москва вообще была на разных планетах с Воронежем. Мало того, сам Тимерзяев в это время уже был тяжело болен и из Москвы никуда не уезжал. Только успел передать вождю мирового пролетариата свою книжку про науку и демократию, где ругал буржуев на чем свет стоит. Короче говоря, не виноват он в этом. И все таки. Есть такие упертые хроматографисты, которые верят даже этим наговорам. Я как раз из таких.
Цвету преподавание давалось все труднее и труднее. Он делал это сидя. Он дышал с трудом. Он и знать не знал, что в восемнадцатом году его выдвинули на получение Нобелевской премию. Не дали ему премии. Не дали и все. Она досталась Фрицу Габеру, за разработку промышленного синтеза аммиака. Тому самому, который был отцом химического оружия и в Первую мировую организовал первую в истории войн хлорную атаку.
Михаил Семенович Цвет умер от голодного истощения, от болезни сердца весной девятнадцатого года. Ему было сорок семь лет. Похоронили его на кладбище местного монастыря. Жена Цвета, Елена Александровна Трусевич, умерла через три года в двадцать втором. Архив, вернее, то, что осталось от архива после многолетних скитаний, был утерян уже во время Второй мировой.
Хроматографию после смерти Цвета забыли до начала тридцатых, а потом как вспомнили, как вспомнили, как стали получать Нобелевские премии… И уж не забывали никогда. Да и как забудешь, когда все время ей пользуешься – то для выделения и очистки антибиотиков, то витаминов, то для многочисленных анализов в самых разных областях. Между нами говоря, тест на беременность – это тоже одна из разновидностей хроматографии.
В Россию хроматография вернулась в тридцатых. Нам ее завезли немцы. Они даже и не стали говорить нам, что нет пророка в своем отечестве. Просто завезли, и мы стали ей пользоваться. Это вовсе не значит, что мы тут же вспомнили о Цвете и решили позаботиться о его памяти. И не подумали. Его могилу нашли только в восьмидесятых годах. Поставили на ней скромный памятник и написали на нем «Ему дано открыть хроматографию разделяющую молекулы объединяющую людей». Ничего ему было не дано. Он сам взял и открыл и заплатил за это открытие cвоей жизнью. А уж насчет объединения людей…
Я заглянул на сайт Воронежского государственного университета. Ему, кстати, в шестьдесят восьмом велели быть имени ленинского комсомола. Он так до сих пор и… Но я не об этом. На сайте есть список профессоров, которые были эвакуированы из Юрьевского университета в Воронеж. Собственно, Юрьевская профессура и создала Воронежский университет. Там списочек из шести уважаемых фамилий. Цвета там нет. Ведь это не ленинский комсомол, а Цвет писал «Мы русские. Со всех точек зрения я могу сказать «мы», потому что я достиг того, что стал совсем похож на своих соотечественников». И вот эта скромная мемориальная доска по улице Союза Печатников все, что мы сделали для того, чтобы увековечить память гениального ученого?Патриоты, блядь…
Ну, хорошо хотя бы то, что издали все труды Цвета. Нашлись его бумаги, пусть и не все. История про нахождение его бумаг захватывающая и детективная, но все же отдельная от этой.
Теперь постскриптум. Как и обещал, московский. Каждый день я езжу на работу по Серпуховско-Тимерзяевской линии метро. Каждый день я два раза проезжаю станцию Тимерзяевская. А ведь это могла бы быть станция совсем с другим именем. Нет, меня не утешает то, что по этой же линии есть станция «Цветной бульвар».
Вот теперь точно все. Экскурсия окончена.
Михаил Цвет с женой Еленой Трусевич 1912 г. Кем и чем была жена для Цвета и рассказывать не надо. Все видно по одной этой фотографии.
Оригинал взят у
synthesizer в МИХАИЛ СЕМЕНОВИЧ ЦВЕТ IIЧто же придумал Михаил Цвет? Если перевести с языка химии и физики на обычный человеческий, то получится, что он предложил разделять два похожих или не очень похожих вещества по их отношению к третьему. Тут нам придется провести мысленный эксперимент. Он не очень сложный и его можно было бы убрать в примечания, но в примечаниях его никто и читать не будет, а зря. Это интересно. Правда-правда.
Так вот. Вообразим, что каждая молекула – это человек. Мы все во многом похожи. Да почти во всем. Нас различают привычки (иногда вредные), пристрастия, цвет глаз и… Не будем усложнять модель. И этого хватит. Предположим, нам нужно разделить людей по пристрастиям.
Например, к алкоголю. Представим себе тоннель, стенки которого уставлены стеллажами с самыми разными бутылками. Пусть через этот тоннель постоянно идут люди. Самые разные. Что будет видеть посторонний наблюдатель? Первыми из тоннеля покажутся идейные абстиненты, закодированные и зашитые. Они даже и не остановятся. Вторая группа будет состоять из тех, кто пьет умеренно – по праздникам, на охоте и после бани. Они пойдут по тоннелю, изредка останавливаясь, чтобы взять с собой бутылку-другую. Третью группу мы и вовсе не дождемся – алкаши, синяки и колдыри застрянут уже в самом начале тоннеля. Конечно, вновь прибывающие будут их теснить к выходу и пьяницы будут нехотя отрываться ползти по тоннелю дальше, потом снова присасываться и так до тех пор, пока их не вымоет из тоннеля людским потоком.О чем говорит такой эксперимент? О том, что можно отделять обычные молекулы от молекул-алкоголиков. Но ведь не все же алкоголики. Предположим, мы отделили алкоголиков, а из тех, кто остался хотим выделить, к примеру, либералов, чтобы сказать им езжайте уже в свою Америку, или в Израиль, или объявить иностранными агентами или… нет, не звери же они в конце-концов. Как же либералов отделить от патриотов или от тех, кто просто вышел под вечер на улицу, чтобы купить банку шпрот и буханку черного хлеба на ужин? И очень просто, как любил говорить московский булочник Филиппов.
Представим себе тоннель, стенки которого уставлены стеллажами, на которых пачками лежит печенье. Не «Юбилейное», а то самое, которое выпекают на ведомственной фабрике американского Госдепа. Кто пройдет через тоннель, зажимая рот и нос от отвращения? Конечно патриоты. Они, как и абстиненты из прошлого эксперимента выбегут первыми. За ними пойдут те, кто хотел купить шпроты и хлеб. Они возьмут пару пачек, раз уж нет на полках шпрот и черного хлеба. Они бы, может, и не взяли, но раз бесплатно, то почему бы и не взять. Хоть курам скормить. В самом начале тоннеля будет скопище либералов. Эти будут трескать госдеповское печенье как не в себя. Тут-то их всех ОМОН и повинтит.
Но ведь не все же молекулы делятся на патриотов и либералов. А если, скажем, надо разделить мужчин на тех, кому нравятся женщины с синими глазами, на тех, кому с черными, на тех, кому с карими, на тех, кому с зелеными и еще на тех, кому с зелеными и с большим бюстом? Представили себе такой тоннель? Только на секунду и только в научных целях! Не отвлекаемся. Иначе мы до хроматографии не доберемся.
Снова вернемся к вопросу о том, что же придумал Михаил Семенович Цвет? Он придумал взять небольшую стеклянную трубочку (аналог нашего тоннеля). Один конец этой трубочки он вытянул так, как вытягивают кончик пипетки. Трубочку он заполнил мелко растолченным мелом (аналог алкоголя или печенек Госдепа, или женщин с разноцветными глазами. И с большой грудью. Я не забыл, да). Чтобы гру… тьфу, мел не высыпался, он предварительно в тот конец, который, как у пипетки, натолкал немного ваты. Совсем чуть-чуть. Закрепил трубочку вертикально и налил в нее немного спиртового раствора хлорофилла (это будут наши алкоголики, патриоты, либералы и просто мужики, охочие до баб с большим бюстом). Раствор был буро-зеленого цвета. Что сделал этот раствор? Он впитался в мел.
Если смотреть на трубочку сбоку, то видно, что в самом верхнем слое мела образовалось бурое кольцо. Теперь следим за руками Михаила Семеновича. Он берет колбу с совершенно чистым спиртом и начинает понемногу приливать из нее спирт в стеклянную трубочку с мелом и впитавшимся раствором хлорофилла.
И тут начинаются чудеса. Буро-зеленое кольцо начинает двигаться по трубке вниз и при этом разделяться на несколько окрашенных колец разного цвета (на пьющих и непьющих, на патриотов и либералов). Почему так происходит? Потому, что каждая молекула из тех, которые Цвет смывает спиртом, с разной силой цепляется за частички мела. Почему с разной? Потому, что каждая молекула имеет свой электрический заряд и она, если говорить простыми, а не физическими и химическими словами, по-разному притягивается или отталкивается другими молекулами, которые в свою очередь тоже имеют свои электрические заряды. Это такие слабые взаимодействия. Зарядики небольшие. Не то, чтобы притянулись к частичке мела насмерть и не разорвать. Очень даже разорвать. Не зря сверху льют спирт. Маленькие молекулы спирта могут окружить большие молекулы, оторвать их от насиженного места и протащить немного по колонке вниз (вспомним людской поток через тоннель). Потом они снова прикрепятся, посидят немного и снова оторвутся. Мало-помалу, медленно смывая кольца (каждое кольцо в отдельную пробирку) мы получим в чистом виде спиртовые растворы разновидностей хлорофилльных молекул (пигментов). Эти молекулы похожи друг на друга, как родные братья или сестры. Есть лишь очень небольшие различия в строении молекул. Чуть-чуть разный у каждой скелет. В принципе, они относятся к частичкам мела почти одинаково, но… неодинаково. Одни молекулы отрываются от частичек мела чуть быстрее, а другие чуть медленнее (те, кто пьют только по праздникам и те, кто каждые выходные, но алкоголиками себя не считают). Цвет сумел ухватить молекулы за это «почти» и разделить их. Как ему в голову пришла эта гениальная идея я не знаю. С Ньютоном, к примеру, все понятно. Яблоко хотя бы падало на землю. Его земля притягивала. Притягивала, тяготение – однокоренные слова. Это даже и филолог поймет, а вот взять толченый мел, а не толченый перец и с его помощью делить смесь хлорофиллов…И все же, без легенды о том, как Цвету пришла идея хроматографии, не обойдется. Рассказывают, будто бы Михаил Семенович лежал дома на кровати и смотрел в потолок. Обычный побеленный потолок. На потолке пятна сырости. Петербург, знаете ли. Там сырость может даже внутри головы завестись. Смотрит он, стало быть, на эти пятна и видит, что пятна эти и не пятна вовсе, а концентрические кольца и центр всех этих колец один – то место, где протекает крыша и откуда капает вода. Кольца, если к ним еще внимательнее присмотреться, по цвету отличаются. Вот коричневое кольцо ржавчины, вот синее от медного купороса, вот еще какого-то серобуромалинового цвета… Ну, дальше все понятно. Потолок-то побелен. Побелка – это мел. Берем мел, набиваем им трубку… Красивая легенда, что и говорить. Не знаю как вам, а мне она не внушает никакого доверия.
Теперь предстояла огромная работа по совершенствованию хроматографического метода, по его подробному описанию и публикации полученных результатов. Была весна 1901 года. Начало студенческих беспорядков в Петербурге. Со студентами прислали разбираться казаков. Петр Францевич Лесгафт, который сам видел, как происходили эти «разбирательства», немедленно выступил с протестом. Мало того, что сам его написал и подписал, так еще и уговорил эту бумагу подписать университетскую профессуру. Не всю, но 99 подписей собрал. Этого начальство ему не простило. Лесгафта быстро выслали под надзор полиции в Финляндию. Лаборатория, в которой так хорошо работалось Цвету, практически прекратила свою деятельность. Михаилу Семеновичу нужно было искать новое место работы. Осенью этого же года он прошел по конкурсу на должность ассистента кафедры анатомии и физиологии растений в Варшаве, собрал свои трубочки с мелом, лабораторные журналы и поехал на новое место работы. Перед самым отъездом, в конце декабря, все же успел сделать доклад на одиннадцатом съезде естествоиспытателей и врачей о своем открытии. Именно на этом съезде впервые прозвучало слово «хроматография». Нечего и говорить о том, что почти никто из слушателей этого доклада ничего толком и не понял.
В Варшаве условия для работы оказались хорошими. Цвет проработал там почти четырнадцать лет. За это время успел написать несколько статей в журнал немецкого Ботанического общества, в которых подробно рассказал не только о своих исследованиях по части выделения хлорофиллов и других пигментов, но, что важнее всего, о физико-химической сути своего метода. В этих статьях впервые был использован термин хроматография. Приоритет Цвета оспаривать было уже невозможно. Он делает доклады в университетах Германии, Польши, России, Франции и Голландии. У себя в Варшавском университете Цвет успешно защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора ботаники. И при всех этих докладах и ученых степенях разных университетов Цвет все еще ассистент-лаборант в своем Варшавском университете и получает гроши. И тут снова студенческие волнения. Занятия в университете почти прекращаются. Приходится еще, и подрабатывать чтением лекций в Варшавском ветеринарном и политехническом институтах. Деньги нужны. Теперь он, к счастью, не один. У него появилась жена.
В декабре одиннадцатого года Цвет сделал доклад «Современное состояние химии хлорофилла» на 11-м Менделеевском съезде в Петербурге, и был награжден Академией наук Большой премией имени М. Н. Ахматова за книгу «Хромофиллы в растительном и животном мире». И все равно ассистент-лаборант.
Через три года началась война. Цвет о ней не думал. Он, кроме своей хроматографии, вообще мало, о чем хотел думать. Летом пятнадцатого он вместе с женой поехал на отдых в Одессу. Было это, мягко говоря, легкомысленно. Немецкие войска точно ждали отъезда Цвета в Одессу – немедленно заняли Варшаву. Все лабораторные журналы, все рукописи статей книг остались в Варшаве. Как можно было их не забрать с собой в Одессу притом, что шла война?! Я уж не говорю об остальном имуществе.
Пришлось искать работу в Одессе. Самой интересной была вакансия заведующего кафедрой анатомии и физиологии растений Новороссийского университета в Одессе. Цвет решил принять участие в конкурсе на эту должность. Одного списка его работ и ученых степеней должно было хватить с избытком. Заслуженно хвалебных рекомендаций, которые ему дали видные российские ботаники, включая академика Фаминцына, с которым Цвет когда-то работал в Петербурге, хватило бы на два избытка. И все же ему отказали. Вот тут мы с твердой почвы фактов вступаем на зыбкую почву предположений и слухов. Впрочем, слухи были такими упорными, что могли бы просверлить стену, если бы из них сделали сверло. Утверждению Цвета на должность препятствовал не кто иной, как Тимирязев, у которого на Цвета имелся такой величины зуб, что при ходьбе скреб по паркету. Тимирязев вообще называл Михаила Семеновича «некто господин Цвет». Когда вышла книга Цвета о хлорофиллах, которые он исследовал с помощью хроматографии, Тимирязев, который всю жизнь занимался, занимался хлорофиллом, но не вызанимался, разразился злобной рецензией. Все это, мол, лишь попытка умалить его заслуги в деле открытия хлорофилла и больше ничего. Про хроматографию Хлорофилл Аркадьевич, как его за глаза называли злые языки, и не вспомнил. Скорее всего, он и книгу-то не читал. А хоть бы и читал. Надо сказать, что революционную сущность хроматографии тогда мало кто понимал. Ну, хлорофилл, ну разделил его Цвет на несколько соединений… Такая это была ученая ботаника… Скажи тогда хоть кто-нибудь всем этим ботаникам, а пуще химикам, медикам и биологам о том, какое будущее ожидает хроматографию – они бы изумились. Вот кому я сказал бы обязательно – так это Тимирязеву. Его бы точно от злости хватила кондрашка.
Кстати, о Тимирязеве. Злые языки любят рассказывать легенду о том, как Булгаков однажды встретился у знакомых с Маяковским. Михаил Афанасьевич в то время писал «Роковые яйца». Был у него там один персонаж – профессор. Вот Булгаков возьми да и попроси у Маяковского придумать фамилию для этого не очень нормального ученого. Владимир Владимирович не думал и секунды. «Тимерзяев» был его ответ. Вот этой легенде я верю.
Вообще канонизированный большевиками Тимерзяев, которому Ленин писал «Я был прямо в восторге, читая Ваши замечания против буржуазии и за Советскую власть»… Впрочем, ну его.
Вернемся лучше к Михаилу Семеновичу. Варшавский политех, в котором Цвет преподавал, был эвакуирован в Нижний. Формально можно было работать там. Цвет и поехал туда читать лекции студентам по ботанике. Конечно, никаких условий для занятий наукой там не было. Да и какая наука в шестнадцатом году…
Здоровье оставляло желать лучшего. Он и с детства им не обладал в достаточном количестве и качестве, а тут оно и вовсе стало стремительно ухудшаться. Болело сердце. Хорошо было бы полечиться, но где, на какие деньги… И все же Цвет подал заявление на участие в очередном конкурсе и в марте семнадцатого был избран ординарным профессором Юрьевского (Дерптского) университета.
В конце лета он туда приехал и… немцы вошли в Юрьев. Всем русским профессорам предложили добровольно покинуть Лифляндию. Можно, конечно, было остаться, но преподавать только на немецком. Цвет не остался и уехал в Воронеж, куда эвакуировали Юрьевский университет.В Воронеже ему стало совсем худо. Квартира была далеко от университета. Он еще находил в себе силы работать в местном ботаническом саду. Они с женой голодали. У них не было положенного продуктового пайка. Почему не было? Да потому, что на дворе стоял восемнадцатый год, и могло не быть чего угодно.
Очень злые языки утверждают, что именно Тимерзяев вычеркнул из списков на получение продуктовых пайков Цвета и его жену. Это, конечно, наговор. Не мог он из Москвы этого сделать. Его в Воронеже никто знать не знал. В то время Москва вообще была на разных планетах с Воронежем. Мало того, сам Тимерзяев в это время уже был тяжело болен и из Москвы никуда не уезжал. Только успел передать вождю мирового пролетариата свою книжку про науку и демократию, где ругал буржуев на чем свет стоит. Короче говоря, не виноват он в этом. И все таки. Есть такие упертые хроматографисты, которые верят даже этим наговорам. Я как раз из таких.
Цвету преподавание давалось все труднее и труднее. Он делал это сидя. Он дышал с трудом. Он и знать не знал, что в восемнадцатом году его выдвинули на получение Нобелевской премию. Не дали ему премии. Не дали и все. Она досталась Фрицу Габеру, за разработку промышленного синтеза аммиака. Тому самому, который был отцом химического оружия и в Первую мировую организовал первую в истории войн хлорную атаку.
Михаил Семенович Цвет умер от голодного истощения, от болезни сердца весной девятнадцатого года. Ему было сорок семь лет. Похоронили его на кладбище местного монастыря. Жена Цвета, Елена Александровна Трусевич, умерла через три года в двадцать втором. Архив, вернее, то, что осталось от архива после многолетних скитаний, был утерян уже во время Второй мировой.
Хроматографию после смерти Цвета забыли до начала тридцатых, а потом как вспомнили, как вспомнили, как стали получать Нобелевские премии… И уж не забывали никогда. Да и как забудешь, когда все время ей пользуешься – то для выделения и очистки антибиотиков, то витаминов, то для многочисленных анализов в самых разных областях. Между нами говоря, тест на беременность – это тоже одна из разновидностей хроматографии.
В Россию хроматография вернулась в тридцатых. Нам ее завезли немцы. Они даже и не стали говорить нам, что нет пророка в своем отечестве. Просто завезли, и мы стали ей пользоваться. Это вовсе не значит, что мы тут же вспомнили о Цвете и решили позаботиться о его памяти. И не подумали. Его могилу нашли только в восьмидесятых годах. Поставили на ней скромный памятник и написали на нем «Ему дано открыть хроматографию разделяющую молекулы объединяющую людей». Ничего ему было не дано. Он сам взял и открыл и заплатил за это открытие cвоей жизнью. А уж насчет объединения людей…
Я заглянул на сайт Воронежского государственного университета. Ему, кстати, в шестьдесят восьмом велели быть имени ленинского комсомола. Он так до сих пор и… Но я не об этом. На сайте есть список профессоров, которые были эвакуированы из Юрьевского университета в Воронеж. Собственно, Юрьевская профессура и создала Воронежский университет. Там списочек из шести уважаемых фамилий. Цвета там нет. Ведь это не ленинский комсомол, а Цвет писал «Мы русские. Со всех точек зрения я могу сказать «мы», потому что я достиг того, что стал совсем похож на своих соотечественников». И вот эта скромная мемориальная доска по улице Союза Печатников все, что мы сделали для того, чтобы увековечить память гениального ученого?
Ну, хорошо хотя бы то, что издали все труды Цвета. Нашлись его бумаги, пусть и не все. История про нахождение его бумаг захватывающая и детективная, но все же отдельная от этой.
Теперь постскриптум. Как и обещал, московский. Каждый день я езжу на работу по Серпуховско-Тимерзяевской линии метро. Каждый день я два раза проезжаю станцию Тимерзяевская. А ведь это могла бы быть станция совсем с другим именем. Нет, меня не утешает то, что по этой же линии есть станция «Цветной бульвар».
Вот теперь точно все. Экскурсия окончена.
Михаил Цвет с женой Еленой Трусевич 1912 г. Кем и чем была жена для Цвета и рассказывать не надо. Все видно по одной этой фотографии.